Отец Олег (Шимкент, Казахстан)

Бог наградил меня таким духовным отцом, что лучшего я не могу представить и желать.

Пришла я в храм креститься. Прийти пришла, а что да как не знаю. Часов 12, пятница. Вокруг лавочки народ толпится. Хочется найти священника, но как искать? Какие они, батюшки? Наверно, в таких раззолоченных одеждах, еще крест большой на груди, еще на голове вроде что-то… И показывали их вроде по телевизору, да не надо это было мне. А теперь вот надо, очень. Из храма выходит…человек, одежда длинная, цветная, с бородой. Он? «Леша!» — зовет его кто-то. Нет, так вроде не зовут священника, по имени-то… Вот выходит из подсобки с книжками в руках, наклоняя голову, пожилой, седоватый, длинный и весь в черном. Крест есть? Нет креста. Монах наверно какой-то, раз такой непредставительный. Набралась смелости, спросила в лавочке, где взять батюшку, мол, креститься хочу. Говорят, просто приходите завтра, то-то и то-то взяв.

Крестилась. Увидела наконец-то и батюшку. Отец Николай. Крупный, полный мужчина, с длинными волосами, но молодой, лет 30 с копейками. Лицо доброе, приветливое, голос низкий и звучный, несмотря на некоторую гнусавость. Крестил он троих взрослых и троих детей, меня включая. Шутил, когда надо было волос остричь, а мужчина рядом со мной только-только отрастил ежик после «нулевки» — «Не готовился, ты, видно, раб Божий Александр, к крещению!». Терпеливо объяснял недоумевавшим, что и как делать и говорить. Трудно в нашем климате летом, батюшка взмок во многих одеяниях. Прошло крещение, отлетело. Договорилась с батюшкой Николаем через четыре дня исповедаться и причаститься.

Не буду описывать, в каком настроении шла и ехала домой, со свечкой, завернутой в платок, со свидетельством в жесткой корочке, теребя крестик на шнурочке.

На следующий день, как положено, явилась утречком на службу. Которую так запросто отстоять с непривычки не по зубам таким зеленым (и от долгого стояния и духоты тоже) прихожанам.

Второй день после крещения. Пришла в храм помогать прибираться в воскресной школе после ремонта. Познакомилась со старостой прихода и молодым человеком по имени Сергей, трудившимся по локоть в затирке и известковой пыли, который, видя мое абсолютное невежество, взял меня под патронаж, не пожалел времени хоть немного убавить мое невежество, рассказывая о приходе, христианской жизни и батюшках (их три оказалось). Очень хвалил настоятеля, некоего отца Олега. К которому он и ходил за советом. «Ты к нему обратись, он замечательный, и не бойся, не укусит.»

После длительного трудового дня, отмыв и ошкурив, что было возможно, мы с Сергеем пошли в храмовый дворик, напиться воды из колонки. На залитом вечерним солнце дворике остался клочок тени у стены, где на низкой деревянной скамеечке сидел тот самый «монах» с женщиной, что прислуживала в храме. Сергей подошел к нему здороваться, я стояла, отвернувшись. Мы напились воды, и собирались идти, как «монах» окликнул нас негромким голосом: «Что ж ты, Сережа, не знакомишь нас со своей спутницей? Как звать тебя? Мария? И давно ты, Марьюшка, ходишь к нам? Позавчера крестилась? Ты, Марьюшка, приходи, непременно…»

Когда мы вышли за ворота, я спросила Сергея: «Это кто?» — «Да это и есть отец Олег, настоятель».

Только два дня назад обретя новое имя, не привыкнув еще, меня как по голове погладили. Марьюшка!.. Так батюшка и стал меня звать.

Прав был Сергей, когда говорил, что почти все к отцу Олегу идут. Ждали его и после службы, и днем после очередной беседы он уходил на вечерню, а после — опять народ. Только бабушки любили больше отца Евгения да отца Николая. Первого — моложавого неторопливого батюшку скромной комплекции и роста, с небольшой рыжеватой бородкой, которого без облачения и за батюшку никто не принимал, так он был элегантен и современен. Тем не менее, о его строгости ходили легенды. Он был горяч, решителен и резок порой. И всегда знал, как и что надо. Нашел себя в миссионерстве, и против сект боролся непримиримо. Бабушки, большие любительницы аскетики и строгости, души в нем не чаяли, испрашивая себе духовных упражнений посложнее. Очень им нравилось, что у отца Евгения черное — это черное, а белое — это белое, то есть совсем по-библейски, да-да, нет-нет.

Отца же Николая любили и бабушки, молодежь, поросль приходская. Так как был он мягок, и добродушен на вид, располагал к себе неизменно веселым состоянием духа, исповедаться ему было не страшно. Дети делились своими проблемами, а бабушки могли спокойно жаловаться на здоровье и вопрошать, отчего так мир неправилен. Отец же Николай не уставал называть всех «дорогие мои» и пояснять даже на своем примере, как трудно бороться с грехами.

Отец Олег представлял собой батюшку универсального. Самых трудных и запущенных часами в чем-то уговаривал. Особенно новеньких старался приобщить к жизни прихода. Так как жил он здесь же, и двор его домика выходил во двор храма, народ, будь то свои прихожане или же первый раз пришедшие, жаждали его совета постоянно. Матушка его была регентом, дочь скромная и незаметная, сын же — шалопай и хулиган, вечно влипавший в неприятности. И ни разу я не видела, чтобы могли они прямо при всех подойти к отцу по своей нужде в нем. А еще по приходским делам все к нему шли, и к телефону часто звали.

Осмелилась через месяц и я подойти, да спросить про родных, про друзей — у всех ведь проблемы в наше время есть. Батюшка слушал вдумчиво, не поднимая глаз, подперев рукой подбородок. Давал изредка какой-то совет, объяснял на простых и понятных примерах, что к чему.

Потом пригласил в маленькую поездку на освященный источник в деревне, с храма многие едут. Я согласилась.

Освященный источник, на котором случаются исцеления (причем даже не православных), находился на территории скита, то есть приюта для бездомных. Один приют женский, один мужской. В женском нас и разместили. Насельниц было человек 6, с детьми. Люди с улицы, понятное дело.

Наша цель была сходить в горы и присмотреть местечко, чтобы воздвигнуть там крест, чтобы освящалось с высоты все вокруг.

Совершили мы поход, отслужил водосвятный молебен отец Николай.. Отец Олег не пошел с нами, мне объяснили, что у него больные ноги, артрит. Да уж, подумала я, а ведь из-за тесноты он спал не в лежку на полу, как мы, а в машине. А в машине попробуй поспи комфортно…

Вечером песни у костра. Отец Николай не выдерживает, поет. Отец Олег то посидит с нами, то его выхватывают местные исправляющиеся, для беседы. После костра все ушли спать, а отец Олег еще долго беседовал с Татьяной, «настоятельницей» у женщин. Много проблем, много вопросов. И часто батюшке приходится сюда ездить, я поняла. А это ведь не близко.

За время этой поездки отец Олег несколько раз побеседовал со мной. Узнавал про родных, про то, где учусь. Я в свою очередь, узнавала многое про жизнь прихода, про то, что батюшки — простые люди, отец Николай вон в футбол с пацанами гоняет.

Недаром мне отец Олег показался монахом. Образ жизни у него донельзя аскетичный. Впервые увидев батюшек в светской одежде, поразилась, какая простая и не новая одежда у настоятеля прихода. Джип, на котором мы и приехали, тоже старенький. На нем часто возят провиант в скит и самих бездомных то к врачу в город, то документы восстанавливать.

Позже также узнала, что ест отец Олег один раз в день. Причем мясо не ест никогда, только рыбу.

Болезней много, не один артрит. И обострение приходится как раз на Великий пост каждой весной. А он — исповедует, служит. На ногах целый день. Другие со своими проблемами, а он изможденный, но не жалуется.

После поездки прошлое еще время, и собралась я к отцу Олегу на исповедь. Трудно было, не то слово, хотя исповедь не первая. Хотя отец Олег так мягко переубеждал, ни разу не сказал ничего неприятного, лишь головой качал порой, говоря, «Я понимаю, но ты постарайся». Не хотелось ничего утаивать, а наоборот, избавиться от мерзкого, что камнем на душе. Все выложила как на духу, самое стыдное и противное. Все, что вообще никому и никогда не говорила. Призналась, что тяжело оттого, что никому из людей не верю и не доверяю, даже сейчас отцу Олегу. Склонившись под епитрахилью, думала, простит ли меня Господь, и тяжко было. Ощущая на себе крестное знамение, я поняла — батюшка плакал, проговаривая с трудом слова разрешающей молитвы сдавленным голосом. Потом — быстро ушел в алтарь.

Все во мне перевернулось! Господи, Господи, ну что я за свинья, если так много слышавший и знающий о всяких грехах батюшка не сдержался. Господи, как же велик Ты сам, если люди, служащие Тебе, такие. И если батюшка так огорчился, как же огорчаю я Тебя…

Этот случай как кожу содрал с моего сердца. Так захотелось больше не падать туда, откуда поднялась…

Как-то пришла поговорить с отцом Олегом, и спросила его о скупости и расточительстве. Он привел пример, что родителям приходится жертвовать, что он, как отец не может позволить себе расточительство, потому что каждый раз думает о детях, чтобы их не обделить. Слушала его, взгляд мой упал — случайно совершенно, на его туфли, в которых он вышел из дома. Надо сказать, на службу он приходил в хороших брюках и вычищенных крепких туфлях. Туфли же неслужебные, в оттепель, когда лежал лед и капало с крыш, просили каши, а в носке светилась дыра… Поскорее отвела глаза, чтобы батюшка не заметил, что нашла подтверждение его рассказу.

Дар слова батюшка имел неординарный. Проповеди все говорили, и отец Николай и отец Евгений. Первый говорил своими словами, но явно прочитанное, а второй — читал всегда с листка. Отец же Олег, за неимением громкого голоса, выходил на амвон, и, не обращая внимания на шум и гам, начинал говорить. Первые его слова тонули, доходя лишь до передних рядов прихожан. Но он никогда не просил тишины, и говорил все так же тихо. Однако замолкал шум, и сзади подтягивались поближе. Наступало среди прихожан молчание, и все, как один, замирали. Говорил он, хоть и вспоминая события Евангельские, но всегда припоминал какой-нибудь современный случай, раскрывающий эту вечную истину. Приводил в пример своих знакомых, не называя имен, говорил, с какими вопросами к нему обращаются, с какой проблемой ему приходилось столкнуться. И получалось, что говорил про нашу жизнь, про то, что нас окружает. И часто в его словах явно виднелось, как же на самом-то деле стоило поступить в том или ином случае, многие вопросы отпадали после проповеди, а над многим еще целое воскресенье думалось.

Мало ли какие сплетни ходят на приходе о батюшках. Но на нашем такого не водилось. Хотя несколько раз приходилось слышать что не так-то мягок настоятель, как кажется, и что это только с новичками он добрый, на своем опыте это не оправдывалось.

Не раз приходилось видеть отца Олега в таких обстоятельствах, в которых другой человек непременно бы не то что возмутился, а и ругнулся. Это касалось бомжей, которые сбежали из приюта и довольно нагло напрашивались, чтобы их отвезли обратно…

Как-то ждала батюшку во дворике, разговаривая с приходским старостой. Подошел человек с властным выражением на лице, и потребовал позвать настоятеля. Староста ответил, что, мол, занят батюшка, кушает, сами ждем, беспокоить не стоит. На что человек громко ругнулся и стал «наезжать», по-другому не скажешь, грозя всех на уши поставить, если не позовут Олега. Эта его фамильярность больше всего нас и возмутила. У старосты желваки заиграли на щеках, он отвел разбушевавшегося в сторонку, где они и спорили. Тот достал крест и стал тыкать им в лицо, говоря, что он тут не меньше прав имеет, что пусть батюшка по-хорошему выйдет, а то у него везде связи есть и он разберется, если надо, со всеми. На шум вышел отец Олег, оторванный от обеда, был в лицо назван Олегом, обсыпан угрозами, и, утихомирив буяна, говорил с ним на лавочке. Тот махал руками и протестовал. Мы же стояли в сторонке, и староста признался, что было хотел руки уже ему крутить и выставлять. Мужчина утихомирился, распрощался по-доброму и ушел…

Я подошла, получила ответ на вопрос, и спросила, а что ж за человек такой приходил. Отец Олег всячески его защищал. Сказал, что чиновник из горадминистрации, что тяжело ему, потому как веру поменял, крестился, и родня-то его не понимает, и на работе проблемы…

Отзывчивость батюшки постоянно заставляла краснеть. То придешь — конфеты вручит, или вино, что ему принесли. То маслица освященного даст, то книгу подарит. А если ему в кои-то веки сподобишься что подарить, то так долго вспоминать будет, что и неудобно… То раз подошла за книгой, что дала почитать батюшке, и сказала, что ждут меня, так он бегом побежал домой по льду…

Бывало, долго не появляешься, придешь, думаешь — наругает батюшка… А он увидит, подойдет, по голове потреплет, хулиганкой назовет. Сразу видно — радуется неподдельно, и от этого тепло на душе, хоть и совестно. Посадит, спросит с улыбкой — «Ну что, Марьюшка, рассказывай, как живешь…», и такая душевность в его голосе…

Часто в разговоре с такой болью говорил, какие сейчас у людей, у человечества проблемы, и что надо помогать, надо облегчать их в меру своих сил.

Приведешь знакомого к нему или подругу, никогда не откажется поговорить, и так говорит, как будто сто лет этого человека знает. И ни от одного человека нее доводилось мне услышать, что не помог ему отец Олег словом или делом. Хотя сам он говорит, что были такие люди, и что до сих пор он за них переживает.

А как о родителях своих вспоминал, с какой благодарностью, с теплом, а строгие ведь были, судя по рассказу…

Уж не знаю, как на самом деле, но мне трудно найти человека смиреннее. Из его рассказов, батюшкой он стал не по призванию, а по послушанию. Время было перестроечное, и архиерей ему сказал, что бабушки в селе плачут без священника, давай рукоположим тебя. И он согласился. И матушку тоже некогда было особо искать, на регентских курсах встретил девушку, вроде хорошая, повстречался недели две и женились.

А все, кто узнает, что даже семинарию батюшка не кончал, очень удивляются, так как на редкость он грамотный и подкованный.

Спросишь его о здоровье, о делах, никогда не пожалуется, все у него Слава Богу. А потом узнаешь от кого-то, как нехорошо на самом-то деле.

А однажды в ответ на мою жалобу о раздражительности ответил — «Да ведь и я порой так на людей озлюсь, так бы и перекусал всех» — и смеется, качая головой. А ведь никогда-никогда не видно, зол ли он и в каком настроении. Всегда ровен, спокоен. Видишь порой — сидит женщина и батюшка на скамейке, она плачет навзрыд, а он ее утешает…

Видно, много слишком он людского горя на своих плечах несет. Нет и пятидесяти, а все больше седеет и стареет, трудно ему… а чем поможешь? Только если сам огорчать его перестанешь. Тяжко и подумать, как осиротеет приход, если он от нас уйдет.

Слава Богу, что есть такие батюшки, в служении которых отражается его свет и доброта. Которые на самом деле могут стать отцами тем, кому так не хватает доброго отеческого совета и участия в жизни.